Бабье лето

Есть народное поверье о бабьем лете. Оно коротенькое, две недели, даётся труженикам после лета перед зимой для краткого отдыха. Если оно тёплое, ясное, солнечное, значит, его женщины заслужили, ни в чём пред Богом не виноваты. И мы им благодарны. А если холод, ненастье, дожди, ветры, то поёживаемся и говорим: «Ну, женщины, ну, бабы, вот услужили, вот уж, видно, провинились».

Но нынешнее бабье лето выдалось такое, что и не вспомнишь подобного. Началось раньше обычного, и всё тянулось, и никак не кончалось. И мне радость улыбнулась: жил в это время в своей милой Вяточке. Зелень деревьев уже подрумянилась, листья начинают опадать, цветы в палисадниках ликуют, птицы носятся стаями, деточки после школы всё время на улице, звенят их голоса, проносятся велосипеды. Приехал, живу. А на родине в Кильмези жить — это значит постоянно служить вместе с иеромонахом Александром (Поповым). А служит он практически ежедневно: по праздникам и воскресеньям — Литургию, в остальное время — молебны, панихиды. Кроме того, и отпевания, и Крещения, ну и — слава Богу, жениться вятские люди не перестали — венчания.

Самое обычное время выезда на службу — пять утра. А в этот раз Литургия была вообще в четыре, то есть вставать надо в три. Но тогда батюшка-то когда встал? Ночует в монастыре за тридцать километров. Ему за мной заезжать неблизко, да ещё в машине с нами едут двое мальчишечек-алтарников, тоже не рядом живут. И надо заехать за Николаем Андреевичем и за матушкой Марией. И к месту встречи с матушкой Анастасией. Матушки — певчие. Для меня загадка: когда же отец Александр спит? За мной, видимо, из снисхождения к сединам он заезжает в последнюю очередь.

Оделся, вышел, стою. Минута в минуту машина. Здороваюсь с сидящими в ней.

— Батюшка! — раздаётся вдруг крик в рассветных сумерках. Приближается явно не совсем трезвый, небритый мужчина. — Помните меня?

— Как не помнить.

— Да! — радуется мужчина. — Это я и есть. Я сколько-то денег на церковь положил: армянину лес грузили, заработал.

Я спрашиваю:

— Весь русский лес загрузили или чего-то себе оставили?

— Поехали, поехали, — торопит отец Александр. — А ты иди проспись, — советует он мужчине. — Деньги положил, спасибо, а сколько пропил?

— А как мне скажете, — спрашивает мужчина, — можно мне бороду завести?

— Так ты, гляжу, уже начал заводить. Всё! Едем!

Тронулись. Пронеслись по спящему посёлку, поднялись в гору, вырвались на шоссе. Никого. Несёмся. Рассвет. Красота редчайшая. «Очей очарованье, прощальная краса, пышное природы увяданье». Куда без Пушкина? Вылетаем на взгорье — открываются золотистые дали, спускаемся в низину — деревья стремительно надвигаются, мелькают, проносятся. Мы быстро едем, но нас всё равно обгоняют лихие иномарки. Они вздымают листву, и мы мчимся сквозь её желтые завихрения. Батюшка знает дорогу наизусть и, конечно, потому так уверенно правит одной рукой, а другой держит телефон. «Умер, так не убежит, — говорит он кому-то. — Завтра с утра отпоём, а пока обязательно Псалтирь читайте, псалом 118-й».

Летим на восток, навстречу восходу. Солнце приподнимается, разгибается, раздвигает тёмные облака, посылает вверх лучи, сообщая о приходе нового дня. Николай Андреевич пересказывает мне увиденное и услышанное по телевизору. Матушка Мария, намаявшись с семейством, дремлет. Матушка Анастасия молится по чёткам. Мальчишки шепчутся. Телефон у батюшки непрерывно трещит: всем уже с утра нужен священник. Все знают, что он рано встаёт и что перед службой телефон отключит, а потому надо успеть посоветоваться, получить благословение.

Меня восхищает манера разговора отца Александра. Он уважителен, но с ним долго не поговоришь. Ему всё о всех нас ясно. «Не надо это тебе», — отвечает он на чей-то вопрос. «Ну и не переживай», — это другому. «Благословляю», — это третьему. «Не благословляю», — это четвёртому. «Ну, смотри сам, — это ему же, — но я не благословляю». Следующий прорвался, это уже пятый. Батюшка ему: «Надо обязательно, конечно, надо освятить. Давайте во вторник, в десять». «Да как же это ей не венчаться? — это шестой. — Ты подумай сама, сколько ты мне говорила о своей жизни. Дочери такую же хочешь?»

Приехали. У всех свои обязанности, все знают, что делать. Берём благословение. В церкви копятся люди: приехали из окрестных деревень. Пишут записки об упокоении, о здравии, ставят свечи. Я читаю акафист Державной иконе Божией Матери. Матушка Анастасия сменяет меня. Ещё акафист. Отец Александр принимает исповедь. Мальчики убираются в алтаре, потом облачаются. Читаю третий и шестой часы. В алтаре батюшка совершает проскомидию, вынимает частицы из просфор, поминая по запискам живых и усопших. Выходит с кадилом, обходит храм. Тишина благоговейная. Поклоны навстречу каждению со скрещенными на груди руками. Благоухание кадильного дыма.

Справа у алтаря — наш маленький хор и две местные женщины. Разбираем папки с надписью «Божественная литургия». Тишина. Возглас из алтаря: «Благословенно царство Отца, и Сына, и Святаго Духа ныне, и присно, и во веки веков!» Мы дружно подтверждаем: «Аминь». А далее прошения и наше «Господи, помилуй». Оконные рамы проявляются в свете начинающегося дня. Но это и от свечей, которых много зажгли у икон. Литургия оглашенных, Литургия верных. Херувимская, Символ веры. «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое… Пийте от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов». Отче наш. «Святая святым!». Вынос чаши. Причастие.

Читаю благодарственные молитвы, идём ко кресту, окропляемся святой водой. Слушаем проповедь. Они у батюшки просты и вразумительны: «Без Бога, как без солнца. Закройся от солнца, но оно же есть. Не веришь в Бога, но Он же есть, вездесущ и всемогущ. Хоть чем отгораживайся, любой наукой, атеизмом, телевизором, ленью своей, Он же всё равно есть. А что у тебя в огороде вырастет без солнца? А дети какие вырастут без Бога?»

Завтракаем. Отец Александр спрашивает мальчишек: «Как в школе у вас история с географией? Или с физикой история?» Потом спрашивает их о старших братьях, которые раньше помогали ему: «Едут в училище? Так надо молебен напутный на доброе дело отслужить». Встаём из-за стола. Батюшка отправляет матушек и мальчишек домой на машине, в которой есть свободные места. А у нас с ним впереди ещё три молебна, панихиды. В деревнях служим где в часовне, где в молельном доме. Вспоминаю Пестерево, Карманкино, в другой раз Троицкое, Селино, Вихарево, Дамаскино, Большой Порек, Максимовскую, Донаурово, Плотбище, Рыбную Ватагу, Каменный Перебор… Везде нас ждут. Конечно, мало людей приходит, почти одни старухи. Но такие лица, такая молитвенность, так нам рады, что исчезает всякая усталость.

Пьём чай со старушками. Отец Александр, конкретно ни к кому не обращаясь, рассуждает: «Плохо без мужичков. А когда были живы, всё вы на них жаловались, всё они были во всём виноваты, всё вам было неладно. А теперь: пусть бы пил, пусть бы бил, лишь бы был. Так? Некому дров принести. Грядки некому перекопать. Даже поругаться не с кем. Ох, женщины-женщины: ребро Адама, кость упряма». Старухи дружно соглашаются, вставляют и свои слова: «А как работали-то! Нынешним не снилось. На току в это же время сколь зерна перелопатить, затарить. Мешки по 60 килограммов да и больше». Другая говорит: «А картошка! Ветер, мокредь. Даже на костре кирпичи грели, к пояснице привязывали. Ночью и крючит всю, и микрючит, а утром ещё до свету бригадир в окно барабанит». Соседка её по столу замечает: «Вот тогда мы и наломались, да так, что уже и не хотим больше надрываться. Смотрите: на всё село две коровы. Куриц-то можно держать».

Снова едем. Опять трещит мобильник. Батюшка спрашивает: «Давно писем нет? А когда там писать? Молись, мать, молись». Кому-то делает выговор: «Но теперь-то понимаешь, что сам виноват: ты же за деньгами погнался, вот и расплата… Попробуй договор расторгнуть… А на что ты надеялся, на деньги надеялся? Это самое ненадёжное. Они передачи тебе носить не будут». Уже и солнышко. Всё вокруг повеселело. Приехали в Пестерево к часовне. Её в предыдущий мой приезд не было. Снова служим.

И это обычно для каждого дня отца Александра. А ведь он мог бы остаться в райцентре, служить в храме в посёлке. Но кто приедет с молитвой, со словами утешения к этим старухам? И уже много времени он постоянно в дороге. Смеётся:

— Не считал, но думаю, что земной шар уже раза три-четыре объехал.

— Сорок тысяч километров по экватору, — вспоминаю я школьную географию.

— Сорок? — батюшка настраивает приёмник на волну православной радиостанции, думает. — Сорок… Тогда раз пять проехал.

На просёлке — золотой ковёр осенней листвы, будто специально для нас расстеленный. «Тут-то редко машины ездят, ветер не поднимают, листья не разгоняют, — объясняет отец Александр. — Вон, видел на федеральной трассе Казань – Пермь какие скорости: от машин прямо ветер, листва садиться не успевает». Стая крупных птиц перелетает через дорогу. «Тетёрки, — говорит батюшка. — Скоро у них начнутся потери: сезон охоты откроется, пойдёт пальба».

Держу в памяти эти наши поездки, этих молитвенниц. Как они, милые, трудно живут! Как дороги нынче дрова! Газ уже тридцать лет обещают, и где он? Цены на всё растут, а старухи не сдаются, ещё и шутят. Самая бойкая: «Айда-ко-те все ко мне, и у меня чаю попьём морковного. И пряники есть. Давно лежат, окаменели, но мы их молотком расколотим».

Возвращаемся в Кильмезь. Отец Александр покупает коробку конфет: «Надо заехать к имениннице. Девяносто лет, учительница, пела в церкви. Живёт одна, но дочь ежедневно заходит». Проходим по двору. Чистота идеальная. Ещё цветут розы, золотые шары, мальвы, астры. Двери в дом открыты: старушка ждёт. Приготовила чай с шиповником, напекла блинов. Чай в большом чайнике, закрытом шерстяным платком. Кот хозяйки сразу кидается к батюшке, а ко мне не подходит, смотрит подозрительно. На подоконниках цветы: конечно, герань, алоэ, Ванька мокрый, других и не знаю, как назвать. Прямо оранжерея! Вспоминаем начало возрождения храма в посёлке:

— Колоколов не было, подвешивали газовые баллоны и звонили. А народ-то как шёл!» — говорит отец Александр.

— Почему же сейчас-то не рвутся? — спрашиваю я.

— А чего рваться? Церковь открыта, всегда успеем — думают. А нет того, чтобы радоваться да Бога благодарить. Как прижмёт, так приходят.

— Тогда мы, три учительницы, когда Вы, батюшка, нас позвали, по-моему, в девяносто первом, пошли в певчие, — к месту вспоминает старушка. — И неприятности были у нас, но обошлось. Зато Бог наградил: все мы долгожительницы, всем за девяносто.

— Вперёд к столетию! — возглашает отец Александр и встаёт для чтения благодарственной молитвы.

Хозяйка сетует, что мы уходим, тем более что и кот привык ко мне и трётся мордой о штанину. И мне с ним грустно прощаться. Едем. На том же месте, где ранним утром нас встретил подвыпивший мужчина, он же и стоит. Вздымает руку, извиняется, что прежде огорчил. Выглядит нормально.

— А что ж ты побрился? — спрашивает батюшка. — Бороду же хотел отращивать.

— Жена! Так взвилась, закричала: «С бородатым лешим жить не собираюсь!»

Отец Александр высаживает меня. Говорит, когда мне быть готовым к следующему выезду: «Полежи немного. К шестнадцати на соборование, поможешь читать». Возвращаюсь в свой дом. Школьники идут к началу занятий. Лихой мальчишка на велосипеде обгоняет меня, возвращается и резко тормозит.

— Здравствуйте! Вы писателем работаете?

— Да вроде.

— А о чём пишете?

— О жизни.

— А сколько получаете?

— Ничего не получаю.

— А зачем тогда пишете?

Я не нашёлся, что ответить, а мальчишка умчался.